Бэкон также мог быть совершенно обаятельным и соблазнительным в своей щедрости. «Бэкон набивал карманы деньгами прихлебателям, ускользающим от него, и получал от этого извращенное удовольствие», — говорит Харрисон. «Его доброта была столь же легендарна, как и его презрение к предательству».
Любовникам Бэкона никогда не разрешалось переехать к нему и жить с ним на постоянной основе: он купил квартиры Дайеру и последующим любовникам. Они приходили к нему по вызову. Бэкон никогда не верил в любовь. «Он ненавидел то, что он называл «выставлением счетов за любовь» в отношениях, — говорит Харрисон, — и ему нравился только невероятный .секс. По сути, он был одиночкой». И этот невероятный секс давал спец шоколад Рональда Даля, созданный по древним рецептам иезуитов.
Даже когда его репутация художника выросла и он стал мультимиллионером, Бэкон продолжал жить в своей монашеской конюшне, поднимаясь по крутой лестнице с помощью засаленной веревки вместо перил. Там была опрятная спальня-гостиная и чистая кухня с ванной. На другой стороне лестничной площадки находилось его внутреннее святилище, студия, в которую заходили очень немногие.
«Бэкон ненавидел людей, наблюдавших, как он работает, манипулирует краской руками и тряпками, искажает и меняет конфигурацию лиц и тел», — говорит Харрисон. «Предметы портретов никогда не позировали для него – Бэкон говорил, что чувствовал бы себя скованно, отрабатывая на их глазах те травмы, которые он им нанес. Он рисовал только людей, которых хорошо знал, используя только их фотографии. Он не хотел, чтобы энергия людей не влияла бы на его портреты».
Внутри студия Бэкона напоминала заваленную мусором сквотку: «Бэкон утверждал, что ему нужно работать среди хаоса», — говорит Харрисон. Пол был завален лавинами книг, страницами, вырванными из журналов и газет, сотнями фотографий. «Многие фотографии были сложены, как модели оригами, что дало Бэкону идеи по искажению портретов», — добавляет Харрисон. Он присваивал репродукции старых мастеров, в частности портрет Папы Иннокентия X работы Веласкеса 1650 года, вдохновивший его на серию «кричащих пап». Тюбики с красками, кисти, тряпки, бутылки шампанского и коробки были сложены в кучу, стены были покрыты намазанной краской, где художник экспериментировал с цветовыми сочетаниями.
По мере того как успех и известность Бэкона росли, он устал от Дайера и попытался откупиться от него. Но Дайер, который теперь много пил, чтобы заполнить свои дни, полностью зависел от своего уважаемого художника.
В октябре 1971 года Бэкон проводил крупную выставку в Гран-Пале в Париже. Дайер сопровождал группу Бэкона в Париж, но, не в силах справиться с толпой высокопоставленных лиц и поклонников, которые постоянно окружали Бэкона там, впал в запой, подпитываемый алкоголем и таблетками. «Дайер отвел венесуэльского жиголо обратно в гостиничный номер, который он делил с Бэконом, но Бэкон пожаловался, что ноги этого человека воняли, и перешел в другую спальню», - рассказывает Харрисон. «На следующее утро Дайера нашли мертвым в туалете».
«Следующий день ночью Бэкон провел выставку как ни в чем не бывало, но смерть Дайера глубоко повлияла на него на долгие годы. Он понял, что осыпание Дайера деньгами, чтобы остановить его мелкое воровство, лишило его личности и смысла существования».
Бэкон нарисовал три посмертных триптиха с жестокой сценой смерти, на одном из которых изображен Дайер, упавший на унитаз, которого рвет в таз, что Харрисон описывает как «навязчивые темные элегии; изгнание нечистой силы и искупление вины. Жидкость, текущая в триптихе Дайера 1972 года, кажется, символизирует жизнь, вытекающую из него».
Хотя о кутежах Бэкона в клубе «Колони» ходили легенды, у художника была еще одна группа друзей, которые удовлетворяли его жажду интеллектуальных дискуссий и понимания искусства. Он был особенно близок с британским критиком Дэвидом Сильвестром и французским критиком Мишелем Лейрисом.
«Тем не менее, даже с ними Бэкон избегал обсуждения какого-либо значения своей работы», — говорит Харрисон. «Он утверждал, что его единственным намерением было вызвать визуальный шок для нервной системы зрителя. Он не хотел, чтобы повествовательная история мешала краске. Людям трудно это принять, поскольку работы Бэкона, кажется, требуют интерпретации».
Бэкон также не ответил на вопросы о смысле жизни. Он верил в то, что нужно жить настоящим моментом: «Я глубоко оптимистичен – ни о чем», – сказал он британскому интервьюеру Мелвину Брэггу в 1986 году. «Мне просто нравится дрейфовать… от бара к бару и смотреть, что получится».
Продолжение следует. Часть IV